«Курентзис – личность, надо прекрасно понимать, что скрипачу нужна скрипка, и мы понимаем, что скрипач ни на что не способен, если у него в руках нет скрипки, нет, он может, конечно, и на полене играть, но лучше все-таки Амати», – Владимир Гурфинкель

- Ой, здрасьте!

- Правда, мы не в прямом эфире, записываемся, это я говорю, теперь не обманешь слушателя, у нас есть видеокамера.

- Ааа!

- Теперь не обманешь, понимаете, если они включат ровно в 18:30, а вас не будет, то все.

- Я случайно сюда заехал, меня попросили к весенним праздникам почитать стихотворения женщинам, я не смог себе отказать в этом удовольствии, почитал Пушкина.

- Это прекрасно! Такое новое прочтение Пушкина, всех призываю с первого марта слушать внимательно рубрику «Оттепель», она возрождается в этом году, и вот скоро 23 февраля...

- Так.

- Я не знаю, что подарить мужчине, оригинальный подарок. Давайте не про меня, а вообще про всю женскую половину, что порадует мужчин вообще?

- Ой!

- Вот есть такой универсальный способ вас порадовать?

- Послушайте, если я не знаю, что подарить человеку, я не дарю. Если я не придумал, как его сделать на минуту счастливее, я не сделаю.

- Ну, для этого просто надо...

- Я не буду дарить среднестатистические цветы, я не буду дарить среднестатистические котлеты, потому что... конфеты, извините за оговорку – кушать хочу, я не буду дарить, потому что если я иду на такие поступки, в конце концов, по серым улицам среди серых людей и серых домов, я буду ходить таким же серым. Я не хочу быть среднестатистическим, я не буду дарить 3 гвоздички на 7 ноября, я не буду дарить 3 тюльпанчика на 8 марта, все.

- И, причем, я знаю женщин, которые очень обижаются на такие подарки – среднестатистические, так что все правильно.

- Невозможно так.

- А подарок, который вас очень удивил, прям приятно удивил, последний какой-то подарок?

- Слушайте, у меня есть подарок, который меня очень удивил, если вы захотите, я даже на ваш сайт это сброшу. У меня больше счастье – у меня безумные дети, которые в своем безумии перепрыгивают меня. И вот в мой день рождения, значит, мне надо было попасть, ну вот там через несколько дней после дня рождения я оказался дома, в Санкт-Петербурге, и почему-то большая делегация встретила меня в аэропорту, и первое, что они сказали: «Ну ты же хочешь машину забрать, ну поехали в гараж». И поехали в гараж, и, а у нас гараж большой, гаражный кооператив, и вот, подъезжая к гаражу, они вдруг начали доставать фотоаппараты, включать видеокамеры. Я понял, что что-то не то, и вот я подъезжаю к гаражу, и вижу, что ворота моего гаража – у меня сдвоенные, вот двое ворот – превращены в огромную картину.

- Что на ней?

- На ней нарисован гараж, в котором открыты ворота, и который набит машинами. И вот все вот эти машины – это машины моего детства, моего папы, моего дедушки, мои машины, они как будто бы вложены, набиты туда, там даже всунуты туда велосипеды моих детей из их детства, понимаете, да?

- Прекрасно, прекрасно.

- Они сделали такое шикарное граффити, вначале они сделали эскиз, а потом они сделали огромное граффити, так вот сейчас у ворот моего гаража, как говорят соседи, которые почаще бывают, каждый день человек 20 фотографируется, делают селфи.

- Круто, т.е. из собственного гаража даже сделали артобъект.

- Да, да! Они сделали из этого артобъект, и я им очень благодарен, и они, конечно, меня потрясли. Как они догадались, как они это придумали, я не знаю, дай Бог им здоровья. Я постарался им ответить, ну, я стараюсь отвечать, потому что жизнь серая, однообразная противная штука, потому надо каждый день получать удовольствие.

- У меня вчера в гостях здесь был скульптор Валентина Ракишева, и говорили мы о том, как сделать красивым город, и о скульптуре. Она сказала, ей не хватает здесь памятника какому-нибудь легендарному герою, например, Маминому-Сибиряку или Илье Муромцу, ну вот какому-то такому. А кого вам не хватает?

- Слушайте...

- Или артобъекта или скульптуры?

- Слушайте, слушайте, я не большой специалист в этом вопросе, но большое счастье, у нас есть Наиля Аллахвердиева, у нас есть люди, которые об этом думают. Ну как только ставят памятник человеку, чаще всего с портретным сходством, меня от этого тошнит, меня от псевдопамятников, которые напоминают кладбищенские памятники, подташнивает. В городе должны быть памятники, не памятники, а какие-то смысловые объекты, и чем больше мы стремимся заменить Красного человечка на копию ордена Ленина в масштабе 1:25, тем больше мы головами поворачиваемся ко вчерашнему дню – да здравствует прекрасное вчера для тех, кто не понимает, каким должно быть завтра. Я бы на сегодняшний день поставил много памятников замечательных, я бы поставил обелиск Конституции, потому что лучшей книги в нашей стране нет, это самая замечательная книга – Конституция.

- Вы сейчас иронизируете.

- Нет! Вы читали давно Конституцию?

- Давно.

- Почитайте.

- Хорошо.

- У вас потекут слезы, это великая книга, я бы поставил памятник Конституции, я бы каждую строку Конституции нанес бы большими буквами, чтобы знали все, в каком замечательном счастье мы живем, какая у нас гениальная Конституция. Я бы поставил памятники Свободе, я бы поставил памятник свободному человеку, я бы поставил памятник независимому человеку, я бы поставил памятник человеку, который любит остальных людей, невзирая на национальность и религию. Я бы поставил памятник политкорректности, я бы поставил огромный обелиск смысловым людям – тем, кто в меньшинстве, я бы поставил памятник тому гению, который мужественно, несмотря на плевки среднестатистических серых окружающих, пробивается в завтрашний день. Давайте поставим памятник гению, который несчастен, потому что гений всегда непризнаваем миром и гений всегда отщепенец, и гений всегда меньшинство. Я согласен.

- Да, Владимир Львович.

- Если памятник такой будет организовываться, я в фонд этого памятника вношу свою месячную зарплату, я готов.

- А Петр Павленский является таким гением?

- Ааа...

- Почему вас спрашиваю, потому что сегодня арт-директор Музея современного искусства вышла из совета премии «Инновация», поддержав Петра Павленского, причина – оргкомитет премии снял с конкурса художественного акцию «Угроза», в ходе которой Петр поджог дверь здания ФСБ на Лубянке. И она сказала, раз вы снимаете, раз цензура, выхожу. И еще там многие люди вышли из этой премии.

- Я рассматриваю эту акцию как мощнейшее социально-художественное явление и произведение. Я не могу сказать, что все акции, которые проводил этот творец, произвели мощное впечатление, но эта акция была абсолютно социальной и абсолютно художественной. Мы можем как угодно к этому относиться, уверен, что пройдет короткое количество лет, и этой акции точно будет посвящен памятник. Потому сегодняшние люди, живущие вчерашним днем, могут к этому относиться как угодно, уверен, что абсолютное большинство – процентов 90 – ничего не понимают, но вы знаете, как был оплеван Галилео Галилей, вы знаете, как ненавидели придурка и самозванца Дягилева, вы понимаете, каким сумасшедшим в глазах окружающих был Эйнштейн, и каким выскочкой был Ван Гог.

- Про самозванца Дягилева...

- Конечно.

- Вот это для меня новость.

- Ну а как же? О нем писали, что ты же не представляешь всю русскую культуру, и по этому поводу были гневные выкрики, а он говорил: «Я и есть русская культура». Ха-ха-ха! Брал на себя наглость.

- Искусство должно быть опасным? Вот бояться художников – это...

- Послушайте, искусство, скажем так, социальная среда и всегда социум боится высказываний социально направленных выдающихся людей, а социально ненаправленным художник быть не может. Но когда Высоцкий умер, ему можно ставить памятники на всех площадях, а пока он жив, его обязательно будут бояться, потому что он скажет самое главное - художник чувствует завтрашний день и не боится сказать миру правду. А чиновник, у которого нет таланта, а есть только кресло под задницей, он боится, и он хочет задержать время, дело чиновника – задержать время, чтобы подольше было безвременье, т.е. время чиновников, а любой поэт хочет завтрашнего дня, он о нем грезит, он хочет поменять мир. Поэт, который смирился с миром и который поет хвалу власти – это же не поэт, это называется как-то по-другому, но это вы запикаете, потому я не буду произносить эти слова. Для того, чтобы развиваться, надо заниматься просветительством, для того, чтобы развиваться, надо, чтобы личность, чтобы возникали личности, для того, чтобы развиваться, надо чтобы государство поддерживало меньшинство, зная, что гении и великое всегда в меньшинстве. А когда опираются на большинство, то тогда никакого развития быть не может, и вообще, в 1861 году в Париже пустили метро, в Лондоне уже 4 года было метро, а мы отменили крепостное право, т.е рабство и право первой ночи, когда вот барин звал девочку и говорил, ну, вначале со мной, а потом к мужу пойдешь. У нас рабство было 100 лет назад, к сожалению, вот это рабство до сих пор в нас живет. Поедьте в Ельцин-центр, посмотрите, там показана 100-летняя история. То мы хотим крепкой руки и становимся рабами, то мы понимаем, что крепкая рука ни к чему не приводит, кроме страшных кризисов, и опять начинаем опираться на личности. Мы опираемся на личности, а потом их опять уничтожаем. Потому будем надеяться только на то, что эти волны будут короче, и мы еще увидим времена, когда потребность в личностях будет больше, чем потребность в толпе и единообразии. Да здравствует разное! Вот какой памятник надо поставить. Давайте поставим памятник разности.

- Напомню, что у нас в гостях сегодня главный режиссер Театра Театра Владимир Гурфинкель. По поводу потребности в личности, вот когда приглашали Курентзиса сюда, была потребность в личности, он отлично вписался, он отлично создал театр оперный, но сейчас голосования какие бы мы не проводили в течение «Утреннего разворота», и, голосуя про то, что нужна новая сцена, и только это является тем, что удержит Курентзиса здесь, говорят: да что вы, смешно в кризис, какая сцена, о чем вы?

- Милые мои, кризис не в экономике – кризис в головах, кризис в системном управлении, кризис в личностях. Значит, если мы будем потакать серости, то мы будем жить в серые ущербные времена. Курентзис – личность, надо прекрасно понимать, что скрипачу нужна скрипка, и мы понимаем, что скрипач ни на что не способен, если у него в руках нет скрипки, нет, он может, конечно, и на полене играть, ну лучше все-таки «Амати», да.

- Он как-то ведь проработал все эти годы в этом оперном театре.

- Послушайте, проработал в этом оперном театре...

- С надеждой, что будет новый.

- С надеждой, что это здание, технологически являющееся гирями на ногах творца, гирями, будет преодолено. Пригрели замечательный оркестр, пригрели хор, но когда не дают условий, послушайте, надо просто понимать одно: когда имеем – мало знаем, когда теряем – понимаем, как много я имел, как много потерял. Не нужен – уйдет, уйдет и исчезнет с карты страны еще раз Пермь, но в данном случае как Пермь музыкальная. Кажется, что держится на сотне личностей, а на самом деле держится всегда на одной, на двух, на трех людях, понимаете. Можно утверждать, можно тратить любые деньги, и вкладывать большие деньги в фестиваль... Господи, не хотел об этом говорить... «Белые ночи».

- Вы сами начали.

- Да. Можно вкладывать деньги в фестиваль «Белые ночи», только вначале нужны идеи и личности, а иначе потихонечку будет «Калейдоскоп». Господи, прости, хотел быть добрым, не получилось. Понимаете, постепенно так придем во всем, потому что мировоззрение тех, кто проводит эту культурную политику, имен их даже называть не буду, их нет в мировой истории, они ничто, они случайности. Вы знаете, кто был главным управляющим при Бетховене? Кто давал деньги при Бахе?

- Нет.

- Кто они такие? Они – пыль! Но они должны понимать, что они – пыль, и они должны создавать условия, а когда они начинают выставлять требования, когда они начинают высказывать предположения, что нужно городу или нет...

- Они пишут открытые письма.

- Они пишут открытые письма. Так что такое Курентзис? Надо нажать одну кнопку в Интернете, что он создал, а все остальные могут только уничтожать. Между творцами и уничтожителями творчества, потому что творцов надо любить за эфемерное, за их художественное достижение, а уничтожители творчества – у них всегда есть бумажки, акты. они, являясь абсолютно ничем, поддерживаю себя всем, чем угодно. Я думаю, что вот в ту замечательную эпоху, когда все было направлено на развитие, и возникали такие проекты именно, сейчас, конечно же, нам приходится просто прилагать какие-то нечеловеческие усилия для того, чтобы несмотря на идиотизм тех, кто нами управляет, все-таки выдавать художественную продукцию. Город... понимаете, вот кажется, что потери не приводят ни к чему. Вот не будет Курентзиса, рухнет экономика.

- Даже так?

- Я уверен. Потому что люди потеряют стимул к возвышенному. Искусство пробивает дырку в небе, и человек туда смотрит и к высокому стремится, и у него порядок мыслей другой. Я уверен, что все держится на потребности человека прыгнуть выше собственной головы, а к этому самым главным манком является искусство. И если нет искусства, я не верю, что рядом при отсутствии великих достижений в искусстве, что рядом сможет развиваться спорт, экономика, политика – не верю, не верю. Я убежден, что на каком-то ментальном уровне Господь вручает талант творцам все-таки, и окружающий мир не обделяет вниманием. И отблески того, что творец вверяет нам, они как-то падают и вокруг. Говорят, что тяжелые времена и не надо, не надо… Но я могу привести сотни примеров, когда в самые тяжелые экономические времена, когда бушует война, а победили мы еще и потому, что строили уникальные здания театров. Я могу назвать, как в более тяжелых условиях, и примеры эти есть по всему миру, туда вкладывали. Если вкладывать в дороги, в медицину, во что угодно можно вкладывать, это все равно как сыпать в песок. Есть единственное, во что надо вкладывать народные чаянья, народные деньги, их надо вкладывать в человека, в момент его просвещения и воспитания. И тогда этот человек не сможет строить плохие дороги, не сможет плохо работать и не сможет относиться к жизни как к разменной монете, он будет понимать, что в конце жизни он должен что-то передать будущим поколениям. Нравственность – это единственная сила, которая развивает мир. И те люди, которые говорят, что надо вкладывать во все, кроме человека, для меня моральные уроды, нет, фу, Господи, прости меня, они просто люди необразованные, им кажется, что человеку надо, что для того, чтобы жизнь развивалась, надо, чтобы у человека была куртка, чтобы у человека были ботинки, он ходит по дорогам. Нет, воспитайте личность, создайте эту личность, создайте людей неуспокоенных, с прекрасными идеалами. И все получится.

- Владимир Львович.

- Вообще я должен быть таким ироничным, сибаритом.

- Как мы начали-то.

- Начали-то хорошо.

- Про любовь.

- Да, про любовь-то.

- А тут кричите так, что...

- Да я просто кричу, потому что я не понимаю, если уже слушатели «Эха Москвы» утверждают, что в тяжелое время... Да в тяжелые времена, послушайте, в блокаду, в блокаду в Санкт-Петербурге написано и было прослушано стоя со слезами на глазах всем городом великая симфония Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, сыгранная людьми с отмороженными пальцами. Это дало для нашей Победы больше, чем все телодвижения власти, больше. Потому что есть вещи, которые не передать словами, они передаются на другом уровне. И вот когда в Питере в блокаду это сыграли, было понятно всем – этот город не убить, нас не взять ничем, понимаете? Эх, жалко, если люди так мелко думают, они, значит, не думают ни о будущем...

- Не 90%.

- Ни о будущем, ни о детях.

- Процентов 60, я хочу тут...

- Ни о чем, я сочувствую, мне жалко. Я бы на месте Курентзиса звал бы их всех на какой-нибудь концерт, пусть бы они пришли. Уверен, что это именно те люди, кто никогда нигде не были, они не понимают той энергии, которую искусство вкладывает в людей, понимаете?

- Ну как он говорит: «Я надеюсь, что в Оперном театре мы не просто музыку слушаем»… и перечисляет много-много-много, – «Мы и мечтаем о лучшем».

- Ну конечно! Конечно. В нашем театре чем мы занимаемся? Мы же занимаемся грезами, мы же занимаемся собственными мечтаниями, большинство наших спектаклей – это наши мечты об идеальном мире. Мы подключаем к этим своим мечтаниям еще зрителей, артистов, мы мечтаем все вместе о каком-то идеальном справедливом мире, о каком-то Городе Солнца, понимаете? Потому что  если человек не сопричастен к искусству, не может думать вперед, так он будет думать, как сегодня пойти купить 4 сосиски. И дело не в том, что я не верю в психологию бедных, богатых, я верю только в продвинутость. Если человек способен жить категориями, понятиями, думать о дальнейшем, он прекрасно понимает, что искусство – это есть центр притяжения, центр, на нем все держится. Я убежден, что космический конструктор Королев мог бы писать великие стихи. Я убежден, что Жуков мог бы создать большие художественные произведения – маршал Жуков, потому что он мечтатель, он двигающийся вперед человек. Понимаете?

- Да.

- Потому что искусство рождает личности. А где применяются личности, это уже все равно. Он может оперировать, завтра писать журнальную статью, делать из заготовок стружку, я не знаю, что он будет делать, но он это будет делать лучше, чем это делал вчера, это точно.

- Не могу не спросить про такие моменты, все-таки к министру Игорю Гладневу, который заявляет, что нам...

- Я не буду обсуждать фигуру министра Игоря Гладнева.

- А мы не фигуру обсуждаем, а его заявление о том, что будем строить очередной концертный зал, сталкивает Оперный и Филармонию. Он говорит о том, что мы треть бюджета тратим на Оперный.

- Послушайте, послушайте, послушайте, давайте говорить о чем-нибудь прекрасном. Ну назовите мне те действия данной культурной власти, которые привели к каким-то результатам, просто озвучьте мне, скажите – вот идите туда, это прекрасно. А теперь я вам могу вот так сесть и назвать 30 вопросов, которые разрушены этой властью. Я им не верю, у меня нет веры в разрушителей. Те, кто так мастерски разрушает, никогда в жизни не построят. Потому нет, ну эти, волки – санитары леса, может когда-нибудь и нужны кому-нибудь исторически во власти, но то, что это, то, что вот это наше, наши вот эти вот люди, которым… которые уполномочены этим заниматься, что-то создадут – я не верю. Я как гражданин и как творец, и как человек, видящий поведенческую психологию данных особей, не верю, у меня нет доверия, потому размышлять о них – не досуг, лучше я полежу с томиком Пушкина, и почитаю его вам.

- Хорошо, хорошо. А мы послушаем скоро уже, с 1 марта, ваши стихи в эфире «Эха».

- Спасибо большое!

- Это Владимир Гурфинкель.

- Уважаемые зрители, ой, слушатели! Зрители – я все в театре, простите меня, пожалуйста. Я пришел сюда, я пришел на «Эхо Москвы», у меня было замечательное настроение, я хотел быть белым и пушистым.

- А я вам испортила его, вы хотите сказать?

- Я хотел быть веселым.

- Мы про важные вещи говорили.

- Корреспондент – молодец, она мне так взрыхлила мозг, что я не мог быть достойным и интеллигентным, простите меня.

-А что делать? Знаете, когда происходят такие вещи с Курентзисом, и мы его теряем, что делать нам всем, там 90%, 100% жителей, которые его поддерживают? Ну, хорошо, 80, что делать-то?

- Я не могу ответить, ну это будет или запикано...

- Нам-то как его поддержать?

- Или это будет призывом к неповиновению, понимаете.

- Понятно.

- Ну в общем я все попадаю под какие-то статьи, поэтому я буду молчать.

- Стихи читать, да?

-Я буду лучше читать стихи.

- Хорошо.

- Допустим, Саши Черного. Если камень на камень кладет дурак, он не строит, он разрушает. Саша Черный, 1914 год.

- Все, на этом все. Владимир Гурфинкель.

- Пока.

- Художественный руководитель Театра-Театра, главный режиссер.

- Дорогие мои, искусство прекрасно, забудьте о том, что я говорил. Искусство нежное и светлое, а я сегодня агрессивен, мне стыдно. Пока!