Верхний баннер
12:18 | ВТОРНИК | 19 МАРТА 2024

$ 91.98 € 100.24

Сетка вещания

??лее ????ов??ое ве??ние

Список программ
12+

отдел продаж:

206-30-40

16:32, 09 ноября 2016

«Мы должны выбраться из сектантства, мы превратились в секту в России, в секту неких документалистов — вот мы избранные, вот только мы знаем истину в последней инстанции. А зрители, которые нас не хотят смотреть, они уроды недоделанные», — Сергей Мирошниченко, режиссер-документалист

«Мы должны выбраться из сектантства, мы превратились в секту в России, в секту неких документалистов — вот мы избранные, вот только мы знаем истину в последней инстанции. А зрители, которые нас не хотят смотреть, они уроды недоделанные», — Сергей Мирошниченко, режиссер-документалист
«Мы должны выбраться из сектантства, мы превратились в секту в России, в секту неких документалистов — вот мы избранные, вот только мы знаем истину в последней инстанции. А зрители, которые нас не хотят смотреть, они уроды недоделанные», — Сергей Мирошниченко, режиссер-документалист
Добрый день, уважаемые слушатели «Эха Перми»! В эфире программа «Красный человечек». Меня зовут Анна Букатова. Сегодня я предлагаю вашему вниманию запись интервью с Сергеем Мирошниченко. Пообщаться с этим человеком мне удалось благодаря международному фестивалю «Флаэртиана», специальным гостем которой Сергей Валентинович и был. Сергей Мирошниченкосоветский и российский кинорежиссер-документалист, сценарист, педагог, профессор, заслуженный деятель искусств России, лауреат двух Государственных премий Российской Федерации, автор главного фильма Олимпиады в Сочи и многолетнего проекта «Рожденные в СССР». Мы говорили о его проектах, пермском фестивале, положении документального кино в нашей стране и в Перми.

Сергей Валентинович, начать, наверное, нужно с «Колец мира», потому что одним из главных событий и на открытии, ну практически на открытии фестиваля, стала презентация этого фильма. Как-то удивил хронометраж – три часа.

– Ну видите, в чем дело, это, конечно, большой хронометраж, я согласен. Но могу вам так сказать, что вот, например, «Токио» тоже три часа фильм, Итикава снял. У Озерова почти под три часа фильм, почти под три, два сорок. Поэтому… А у Рифеншталь вообще четыре. Да, поэтому есть некий формат, где нужно показать все виды спорта.

А это ведь не заказ олимпийского комитета, это ваша идея снять такой фильм, и пришлось, наверное, много разрешений получать?

– Нет, что вы, что вы, есть, существует… Нет, моей идеи никакой не было, это я вам откровенно говорю, это Международный олимпийский комитет всегда предлагает стране, которая проводит Олимпиаду, сделать фильм.

Так.

– В том числе так же было и по отношению к России. Ну вот так же вот до меня делали, там «Британия» была – лондонская Олимпиада, и я их знаю просто, режиссеров, бразильская Олимпиада. И там предлагают на выбор, разные варианты предлагали. Но у нас очень все это затянулось, у нас были проекты не очень такие корректные, потому что олимпийский комитет утверждает сценарий, утверждает концепцию.

Героев, наверное, тоже всех?

– Героев всех утверждает. И я ездил в Лозанну защищать проект. Со мной были, кстати, очень интересные люди, там была девушка из Высшей школы экономики, например, я взял таких. Там был Григорий Либергал, потрясающий у нас такой – он и киновед, и продюсер кино и телевидения. И мой оператор. И мы защищали. Там была защита проекта на все федерации спорта, там шесть видов основных и все мы их защищали, они присутствовали по прямой линии, и были отдельные олимпийские комитеты из мирового такого самого продвинутого зимнего бомонда, так сказать. И мы защищали впрямую этот проект и после защиты нас утвердили, меня как режиссера утвердили. МОК утверждает режиссера.

Вот как.

– Да, и мы сдаем МОК, мы сдаем, мы сдавали в МОК, поправки приходили, там целая пачка, мы читали, переписывались, все, как…

Все, как в том советском мультике про кино: фильм, фильм, фильм!

– Ну да, есть такое, немножко, да, но я вам хотел бы так сказать, что у них были… Они берегут определенное, ну такую… Они стараются оградить себя от некоторых вещей в этих олимпийских фильмах. Им нужно, чтобы этот фильм оставался как история. И конечно же, были разные истории вокруг нашей Олимпиады. Там и коррупция, и скандалы все. Мне сразу олимпийский комитет сказал: «Вы будете снимать про спорт. Спорт. Самое важное, чтобы вы поняли, что вот те звезды, которых вы снимете, это такие же великие звезды, как ваши кинематографические звезды, даже выше по рейтингу».

Но все-таки они рассуждали о политике и спорте на Олимпийских играх, это не…

– Это я пошел вопреки. И это первый фильм, где спортсмены размышляют на темы политики, на темы патриотизма, или на тему, что такое победа и что такое поражение. То есть я выстроил картину как конструкцию из пяти частей, как вот пять колец, я создал от животного начала, человека как животного. И там есть это зашифрованное. Через войну, спорт – это война или не война, туда же входит несколько блоков. К поражению, что есть поражение для человека, нужно, необходимо ли им иногда проигрывать, и так далее. Что есть победа, и потом к самоанализу.

Ну об этом и всем рассуждают герои, правда же?

– Об этом… Все это, это такая спираль очень хитро сплетенная, в которой есть эти размышления, и она была с самого начала продумана, и мои операторы снимали понятие не спорта как таковое, а понятия. То есть они снимали боль, или патриотизм, или они снимали, допустим, страх, частицу бога снимали.

Я помню эти моменты в интервью, я совсем на днях посмотрела.

– Да, они…

То есть МОК не смутило, да, что ли? Они там все-таки говорили о политике, что было запрещено.

– Смущало, местами смущало. Там, например, о мужчине и женщине, когда разговор был. Смущали вещи, но я умело писал, переписка была, я отстаивал какие-то позиции. Что-то мне пришлось убрать, что противоречило… как вам сказать, ну таким позициям, которые… Им казалось, что мы нарушаем некие границы уже пространства свободы спортсменов. Вот видите, это вот такая была вещь – вот если мы нарушаем эту границу, и они мне доказывали, что я нарушил.

Как в суде прямо судьи.

– Да, да, да, да. Но, тем не менее, картина – вот сейчас я говорю об этом – а она все равно, на мой взгляд, очень свободная. И я знаю, у меня уже есть отзывы, смотрели люди из разных стран, и они ее воспринимают свободной картиной и независимой, и непохожей на то, что было раньше.

Ну вот, наверное, потому что там есть эти разговоры о политике, которые хотели запрещать.

– Есть, есть, есть.

Сергей Валентинович, я была на мастер-классе здесь, в Перми, и вы сказали, что все-таки «Кольца мира» – это не совсем документальный фильм, что вы немножко работали на зрителя, что вы отслеживали виды спорта, которые наиболее зрелищные.

– Ну что значит он не совсем? Он документальный, но он документальный, направленный к зрителю. Видите, я там старался кино как зрелище, вот зрелище, сделать больше, чем кино, как, допустим, развитие характера или как чистый арт. Конечно же, это… Ну как считать, Дзига Вертов, который снимал большие клипы – он арт-художник или нет? Арт, да? Или, допустим… Или, допустим, Пелешян, есть такой, у него тоже большой клип есть – «Начало», это арт-проект или это не арт? Видите, существует такое, у нас установка в последнее время есть, что настоящий арт-фильм – это мы взяли камеру, пошли к близким людям и снимаем почти хоум-видео.

Без сценария.

– Без сценария. Ну есть сценарий, иногда нам герои подыгрывают. Мы снимаем такое некое mockumentary (мокьюментари*) на темы быта и жизни. И вот это арт. Но это не так. Мы можем так потерять зрителя совсем. Нужно, чтобы в фильме было хорошее изображение, красиво снятое, это обязательно. И обязательно хороший звук. Вот сейчас идет фестиваль, прекрасный фестиваль «Флаэртиана», и в очередной раз мы видим, как зарубежные картины на любые темы…

Отличаются.

– В лучшую сторону по съемкам, по звуку, по драматургии. Мы очень сильно сдрейфовали в сторону непонятного кино, невнятного – даже так скажу. Поэтому, мне кажется, нам надо возвращаться, мы теряем позиции в мировом кино.

А из-за чего это произошло, почему?

– Целое направление, победило одно направление. Вы знаете, когда в искусстве побеждает одно направление, оно уничтожает все остальное. В какой-то момент часть кинематографистов, хороших кинематографистов, стала доказывать, что можно снимать только одно направление кино. Когда их было не много, это было ярко. Когда это тысячу эпигонов пошли, да еще и невнятно делающие картины... И все закончилось ужасом.

А это не потому, что может быть школа у нас не такая хорошая?

– Нет, у нас хорошая школа. У нас хорошая школа, но когда на фестивалях дают за определенное направление всегда призы, то молодой человек начинает пытаться делать в этом стиле. Понимаете, в чем дело, мы поставили вешку, морковку повесили не там. И вот, например, нам нужно снимать сейчас социальное кино, вот социальное кино и, допустим, экологическое кино, проблемное кино. У нас же проблем в стране огромное количество, например, экологические проблемы, люди безработные остаются, целыми моногородами остаются без…

И совсем не снимают об этом?

– А снимается как: берется один человек и вот он тихо на глазах спивается. Это… ну это обидно, но это не затрагивает нас, нам надо показать сейчас большие проблемы. Вот лес вырубается – это же большая картина должна быть, и нужно ее снимать так, чтобы ярко, чтобы зритель пошел в кинозалы, в кинотеатры, чтобы эта картина точно была. Особенно, вы знаете, вот такие проблемные картины, которые призывают государство к диалогу, они должны быть сняты во много раз сильнее, чем обычное кино.

Но их ведь не пустят в кинотеатры. На них не пойдут?

– Ну что вы, как это не пустят? Пустят, пустят.

Ну у нас в городе вот один такой кинотеатр, который бы пустил. Но люди пойдут…

– Пустят, пустят. Если картина снята внятно, четко, хорошо, сильно, то она зрителей найдет, поверьте мне. Вот это все найдет своего зрителя, найдет поддержку, ее покажут обязательно. Но их надо делать много, и должны быть группы, не одна группа, которая возделывает все, а должно быть пять – шесть групп, сильных, семь.

Есть это у нас в стране, вот эти сообщества документалистов, вот эти школы?

– Ну видите, у нас… Ну сообщества есть здесь, в Перми есть, потому что здесь есть лидер – Печенкин.

Ну вы и на открытии фестиваля сказали, что нам очень повезло, таких мало в стране.

– Ну мало, да, и их надо поддерживать. И здесь власть понимает, что такой человек как Павел, а он ну не всегда сладкий, далеко не художник, который торт готовит все время сладкий, юбилейный.

Податливый.

– Он не податливый человек, он с характером, но он необходим. И он необходим, и он создал определенную среду людей, и фестиваль, и преподает, и сам снимает. Ну таких людей, личностей, мало. Очень эгоистичные сами художники, они не отдают. Паша отдает. Павел отдает, это вообще, таких людей, я думаю, что ну вот, я говорю, пять, ну уже так, не знаю, десять есть или нет в стране, не знаю…

Сергей Валентинович, вот возвращаясь все-таки к музыке в документальном кино, вот опять же, про историю вот этого удивительного…

– Ильи?

Композитора, да, который в «Кольцах» тоже вот такую музыку замечательную сочинил. А насколько важна музыка в документальном кино?

– Я слышал такую теорию, что музыки не должно быть.

Есть такая.

– Но тогда мы должны Годфри Реджио признать не документалистом, потому что у него музыка и он работает с Филиппом Глассом, значит Филипп Гласс не… Эррол Моррис работает с композитором.

Ну может быть это единицы, которые лишь подтверждают? Нет?

– Да какие… Нет, ну что вы, что вы. Необязательно это делать, необязательно. Может человек сделать и на шумах, и может быть что-то быть и внутрикадровое. Но мы проходили уже этот момент, это тоже странная очень теория. В игровом кино мы слышали об этом, но тогда Феллини не надо. Ну знаете, ну… Вы знаете, вот есть мой английский любимый режиссер – Питер Гринуэй. Его что, тоже надо? «Повар, вор, его жена и любовник» – это практически наполовину опера. Это что, не произведение искусства? Выдающееся произведение.

В общем, не надо устанавливать каких-то штампов, да?

– Не надо никаких штампов, музыка – это интонация. Мы мало того, что еще и штампы, мы еще и лишаем… Ведь через кино узнают композиторов. Прокофьев отчасти стал известен многим-многим людям благодаря работе с Эйзенштейном. До этого он был ну композитор хороший, но не так известен. Это выходит в массовое. Шостакович все свои, кстати, Сталинские премии получил за работу в кино и получал деньги там. Поэтому и фильмы его, ну «Гамлет» один что стоит. Мы что, Козинцеву скажем, что он плохой режиссер, потому что в «Гамлете» звучит музыка Шостаковича? Я считаю, что это некий бред. Поэтому, мне кажется, не надо устанавливать рамки. Или, допустим, Висконти, «Гибель богов», где звучит музыка Вагнера. Мы что, да…

А что тогда вы скажете про закадровый текст в документальном кино?

– Ну хорошо, вы хотите тогда Ромма, что ли, у нас упразднить? Михаил Ромм – это, отчасти это авторский голос, я называю это слово в кино. Герц Франк одну из последних своих картин сделал с внутренним монологом своим, он комментирует. Мы что, считаем, что Герц Франк или кто там… или Ромм – это плохие документалисты? Ну пусть лучше снимут люди. Мы не должны… Появляется момент исповеди, человек хочет что-то поведать людям, он хочет что-то рассказать, и он владеет словом, он владеет мыслью. И он… Ведь понимаете в чем дело, если правильно человек выстраивает, то есть вы посмотрите Ромма, например, то слово там составляет ритмическую основу. Это не просто комментарий, там все выстроено так, что каждое слово, которое говорит Ромм, оно придает еще и динамику изображению. А монологи закадровые, допустим, героев?

Ну это…

– Ну это то же самое…

Это же…

– Ну мы монтируем и сделаем из него очень умного, говорящего человека.

Сергей Валентинович, а что вы думаете об интернете?

– Прекрасное место.

Уйдет туда документальное кино?

– Вообще, я думаю, со временем все телевидение туда уйдет, останется только… Ну лет через 10-15 все будет транслироваться через интернет.

А помните, как в «Москва слезам не верит» он говорил, что будет одно телевидение и больше ничего не будет. Ну вот не так ведь?

– Нет, ну будет документальное кино в кинозалах, потому что это другое совсем, останется, наверное, какое-то государственное вещание, может быть канал «Культура» какой-нибудь, или еще, то, что будет субсидироваться. Основная масса каналов вместе с рекламой уйдет в интернет и тут даже сомневаться… Уже на Западе это кризис, уже все сметы фильмов падают документальных на телевидении, потому что идет процесс перехода зрителя в интернет.

Как-то будет меняться процесс съемки?

– Съемок? Будут совсем другие форматы документального кино, я считаю, будут совершенно по-другому построены фильмы. Например, я думаю, что фильмы будут более умные, это мое мнение. Почему? Ну будут, конечно, более пошлые, но это часть людей, простите, они его…

Какие есть запросы, есть предложения.

– Да, да, да, да, да. Но те, о которых мне хочется говорить, они будут более умные, более тонкие, потому что к ним можно будет несколько раз возвращаться как к книге.

Вот как.

– Да.

Сергей Валентинович, дальше хочется хоть немножко…

– И вот вы видите, западные картины – здесь уже гораздо более сложная драматургия, чем у нас. Истории длинные, с тонкими очень переходами, очень несколько раз меняется драматургия по ходу картины. Это очень важно.

Ну это и сложно понимать.

– Ну и нужно понять.

А это как с балетом и оперой? Вот говорят: на балет пойдут все, потому что поймут его, вот это как широкий прокат, а на оперу пойдут не все, потому что надо разбираться. Такое сравнение как вам?

– Ну что вы?! Я ходил здесь на балет у вас, прекрасно сделанный балет. В смысле, на оперу я ходил, прекрасно сделанная опера, «Травиата», я смотрел ее, специально приехал здесь и посмотрел ее. И хочу вам сказать, что это предмет искусства. И все, что там сделано, там минимализм такой во всем, но это сделано и художником, и дирижером, и мастерски исполнение, и сценография очень интересная. И это – произведение искусства. Я смотрел это не только как оперу, но и как произведение такое синтетическое искусства.

Ну то есть документальное кино тоже для всех?

– Обязательно нужно, чтобы было для всех, обязательно. Мы должны бороться за свое пространство, ну «Легко ли быть молодым», да?  Вышло и подняло, например, многих людей к этому. Много ли у нас картин таких, чтобы зацепили многих молодых людей? Вот вышла бы картина документальная и она бы зацепила многих людей. Это очень такой важный момент. Мы должны выбраться из сектантства, мы превратились в секту в России, в секту неких документалистов – вот мы избранные, вот только мы знаем истину в последней инстанции. А зрители, которые нас не хотят смотреть – простые или какие – они уроды недоделанные. И тем самым мы, мы хотим влиять на изменение жизни в нашей стране, мы хотим больше свобод, мы хотим больше, допустим, политических свобод и не хотим работать со своим зрителем – это очень странная позиция. А как тогда? Мы соберем секту из трех тысяч, или две тысячи на всю страну человек, будем друг друга смотреть, обсуждать, разговаривать и говорить: «Какие же мы избранные!» А люди-то ничего не узнают ни о нашей боли… Мы не выходим к зрителю к массовому за редким исключением. А он есть. Я видел, как прокат проходит некоторых фильмов, и я смотрю, у кого удается прокат, у кого не удается, почему, думаю, удается. Есть уже ряд кинотеатров по всей стране, которые готовы показывать документальное кино, только звук надо делать хороший и изображение качественное. Потому что вы, молодые люди, не хотите дрянь всякую смотреть на экране, вы хотите… Ведь рядом американское идет кино, американское идет кино, оно может не нравится, но человек привыкает видеть хорошее изображение и слышать хороший звук.

Сергей Валентинович, то есть вы считаете, возможна такая история, что люди будут в массе своей, 90 процентов, идти на документальное кино, а не на то, что идет?

– 90 – нет, нам достаточно, чтобы ходили 5-7 процентов.

А они не ходят сейчас?

– Нет.

Нет, даже вот этого нет сейчас?

– Нет. 5-7 – это 10 миллионов нашей страны, 10, 11, 12 – вот так вот. Но они не ходят, нет. Где вы видели, чтобы у нас 12 миллионов посмотрело бы фильм?

Ну я, наверное, сужу по Перми, вот эти 5 процентов, мне кажется, они все ходят.

– Это не 5 процентов. Я уверен, что это совсем, гораздо… 12 тысяч у вас придет зрителей предположительно на ваш фестиваль. Посчитайте, сколько это от миллиона.

Не права.

– Да. А вот надо, чтобы… Это успех, это успех, у Паши, у Павла это успех, это очень хорошо и он молодец. Но надо, чтобы переломить эту ситуацию, нужны такие фильмы, особенно наши национальные фильмы, понимаете, потому что зритель хочет видеть наши проблемы.

Сергей Валентинович, а вот один, наверное, самый масштабный ваш проект, самый длительный, «Рожденные в СССР», вы…

– «Вы будете жить вечно!» Нет, не буду. Я думаю, что, дай бог, если удастся еще одну серию сделать, 35. А потом, конечно, это очень сложный проект, и тяжело. Но еще, видите, я даже не знаю, как собирать деньги на этот проект, потому что он очень дорогостоящий. У меня дети же теперь живут по всему свету, и даже если они живут в Сибири или в Киргизии, это же теперь Сибирь дороже, чем Лондон, допустим.

Вы этих героев фильма называете детьми?

– Да, конечно, потому что я их начал снимать – им было семь, семь, а сейчас им уже будет по 35.

Вы не считаете этот проект лучшим своим проектом, лучшим фильмом, ну сериалом, или как его называют?

– Вы знаете, я очень плохо разбираюсь в собственном творчестве. Ничего не знаю, знаю, что этот сериал очень много людей смотрело, очень-очень много людей. Меня, честно говоря, благодаря этому сериалу и на фильм «Кольца мира» взяли, потому что, во-первых, он единственный в нашей стране награжден «Эмми Эворд» из документальных фильмов.

Скажите, вот двадцать почти лет ведь снимается эта история, вы теперь…

– Больше.

Больше, да?

– 28 уже будет.

А с семилетнего же возраста?

– Семь, ну вот через два года…

А, вот сейчас 35. Да, да, да, да, да.

– Да.

Вот почти 30 лет снимается эта история. Вы теперь что можете сказать, кто эти люди, рожденные в СССР?

– Это последнее поколение советских людей, потому что следующие уже люди, они рождены в России или в других странах бывшего Советского Союза. Вы знаете, это такое интересное поколение, потому что они воспитывались до семи лет, имели некую, тогда была программа воспитания и было интересно, там все, там построено было на… Общество социальной справедливости было относительное. Но еще не было Ленина в таком количестве, то есть еще Ленин и партия, Ленин и комсомол еще в голову не вбивалось. Поэтому осталось чувство интернационализма у этих ребят, осталось чувство каких-то взаимоотношений, справедливости, даже если человек богат, то у него есть еще это чувство. Следующее поколение воспитано совершенно на других законах.

Вот после всего этого что вы скажете людям, которые коротко очень и так бездумно говорят о Советском Союзе – «совок»?

– Я могу вам так сказать, что «совок». Первое – идея единения народов воплощается и без Советского Союза в Европейском союзе. Идея жизни разных народов в общем сообществе воплощается, потому что идея была именно такая – проверить, возможно ли люди разных национальностей чтобы, разных народов жили вместе. Сама идея не самая ужасная. Чтобы жить без войн, не убивать друг друга, не резать, радоваться друг другу – это неплохая идея. «Совок»… Дело в том, что наш народ, который жил, народы наши, они такие талантливые, вот талантливые, безумно талантливые народы, они любую идею очеловечат. Вот они возьмут идею вроде равенства, такое дикое, в общем, совершенно. Она, с одной стороны, хорошая, с другой стороны, она, конечно же, дикая, потому что когда искусственно тебя сдерживают – это ужасно, когда лидеров придерживают – это ужасно. Но наши народы, они сумели создать такую систему, по которой социализм стал работать неплохо местами, особенно в культуре, например. Вот в культуре, после, конечно, ухода некоторых людей, которые просто считали, что они главные культурологи наши в мире, да. Ну все равно литература, кино, созданное в Советском Союзе, очень сильное. И пока, к сожалению, мы еще не достигли того уровня, который был там. Причем не достигли не по тому, по качеству, а еще и по честности, по искренности и смелости. Даже закрытые, мы говорим даже о закрытых картинах, было много закрытых. Много у нас сейчас закрытых картин? Ни одной. Нечего закрывать, собственно говоря-то. Поэтому… А там были смелые люди, в условиях того ужасного, как говорят, КГБ-шного времени люди могли смело о чем-то говорить. Я думаю, что талант наших людей – потому что еще раз повторяю, он был такой, интернациональная страна, но очень много было такого таланта – мы переработали. Вот нам любую кидай сюда самую разрушительную идею – мы ее через некоторое время подстрижем, привьем. Я видел сегодня репортаж как человек, я не знаю, прививает к дереву такому-то вишню, или какой-то банан прививает. Он выращивает у вас в Перми. Поэтому мы сумеем привить человеческое к любой дикой идее и ее очеловечить, нам так необходимо, холодно здесь, холодно.

Но в ваших словах это слово – «совок», совсем другими смыслами обрастает, чем те люди, которые к нему обращаются.

– Есть совок в том, что есть желание, чтобы… Просто есть такое желание у людей у многих, чтобы не было людей выше тебя в чем-либо. Вот это самое поганое в совке. Знаете, очень хорошо рассказывал один из героев будущей моей картины, ну я читаю его, и он такой привел пример: «Вы знаете, – говорит, – вот странные у нас были революционеры, – он имел в виду и декабристов, и позднее, – вот если французскую революцию делали парикмахеры, аптекари, буржуазия, чтобы жить как аристократы. А у нас делали аристократы, чтобы жить как парикмахеры, водители, буржуазия и так далее, то есть на понижение». То есть мы должны все изменять, чтобы жить чуть лучше всем, продвигаться. И верить в лидеров. Вот когда мы не верим в лидеров, в лидеров, вот в лидеров во всем: в спорте ли, в науке – вот это «совок». Вот у нас не должно быть гениев, а гении должны быть где-то там. А нам нужно сейчас гениев, во всех видах, нам нужно так, чтобы нашу культуру продвигать в мире, нам нужны гениальные кинематографисты, нам нужны гениальные актеры, театры, нам нужны Любимовы, нам нужны Товстоноговы, нам нужны большие, большой успех какой-то в мире, иначе вот тогда совок победит, наша страна станет серая, неинтересная, будет неплохо жить отдельным людям, а остальным будет ужасно. Нужно продвигать талантливых людей. Я вот узнал, что вашему дирижеру здесь дали дом.

Это правда.

– И я считаю, что тот человек, который дал дом ему, он заслуживает всяческих похвал. Я не буду его называть имя, но я считаю, что это поступок не совка.

*mockumentary (мокьюментари) – псевдодокументальный фильм.

___________________________

Программа вышла в эфир 18 октября 2016 г.


Обсуждение
4234
0
В соответствии с требованиями российского законодательства, мы не публикуем комментарии, содержащие ненормативную лексику, даже в случае замены букв точками, тире и любыми иными символами. Недопустима публикация комментариев: содержащих оскорбления участников диалога или третьих лиц; разжигающих межнациональную, религиозную или иную рознь; призывающие к совершению противоправных действий; не имеющих отношения к публикации; содержащих информацию рекламного характера.